Жена Нави, или Прижмемся, перезимуем! [СИ] - Кристина Юрьевна Юраш

скрипел Леший. — Только добра! И чтоб взаимно было! Что лучше? Мужик, который любит тебя? Или древнее божество, которое никогда тебя не полюбит? Счастья я тебе желаю! Поверь, я уже не первый год на свете живу! И нет ничего страшнее любви неразделенной! Поверь, девка! Маяться будешь! А ему все одно! Слез прольешь немеряно!

— Так, личинка Буратинки! — вознегодовала я, яростно выдергивая руку из деревянной руки Лешего. — А ну быстро отпустил! Сейчас повязку сниму, влюблюсь в тебя и буду тебя на старости лет допекать! Пусть жена твоя ревнует!

— Ой, не надо! — перепугался Леший.

Я не знала, что происходит вокруг. Но всячески пыталась вырвать руку из цепкой коряги Лешего.

— Испишу весь подъезд! — угрожала я. — Пойдет жена за хлебушком и узнает, что у мужа появилась любовница! Выберусь отсюда, буду звонить каждую ночь и дышать в трубку, как маньяк! Дождусь ларингита и буду признаваться в любви в трубку голосом маньяка!

— Не выберешься! — послышался голос Лешего.

Я вспомнила про безделушку, что дала Ягиня. Даже если она способна исполнить желание, то тратить его нужно на что-то очень важное! А не на разборки с Лешим!

— Мизгирь! — позвал Леший.

Я слышала вой метели. Снежинки били острыми льдинками по лицу.

— Иди сюда! Невестушка твоя что-то заартачилась! — послышался голос Лешего. — Девка! Не дури! Сама свое счастье на несчастье меняешь!

Коряги лезли к моему лицу, пытаясь развязать повязку.

Я помню, как дернулась, вырывав руку и опрокинувшись на спину, упала в сугроб. От страха, я открыла глаза, видя, как мелькнуло небо и … лицо Карачуна.

— Где? Где она? — послышался голос Мизгиря. Он пробирался по сугробам. Где-то завывала Метелица, ревел Буран.

— Ой, дуреха! — плакал скрипучим голосом Леший. — А ты! Охламон! Бегать быстрее научись! Вот! Еще одну девку загубили!

Я лежала и смотрела на знакомое лицо, пытаясь понять, что изменилось.

Меня подняли из сугроба и неловко отряхнули огромной лапищей.

— Все, все! Убираюсь! — проскрипел Леший и тут же коряга застыла, а Мизгирь попятился.

Что изменилось? Я еще не поняла! Вроде бы все по-прежнему… Я смотрела в серые глаза и понимала, что надо мной не дерут горло веселые птички, не порхают сердечки, не хочется обвешать его фотографиями всю стену и каждое утро облизывать их взглядом.

— Не поняла, — пробурчала я, пытаясь после темноты привыкнуть к свету и краскам. — А где любовь?

Я снова посмотрела в серые глаза. Мне и раньше хотелось к нему прижаться и шипеть на всех, что это мои плечи, мои руки.

Поляна пустела со скоростью звука. Может, в этом был виноват снегопад, а может что-то другое…

Ой, а вдруг это появляется постепенно? Не сразу?

Только Метель все еще завывала вокруг нас снежным вихрем.

И? Где фанфары? Насекомые в животе? Где это желание срастись сиамскими близнецами и стадом ходить в туалет? Где внутренняя инструкция, требующая приковать любимого к батарее своего сердца, вытирать соплинки, сдувать пылинки… Даже желание варить борщ до скончания веков в пятилитровой кастрюле почему-то не появилось! Может, он мне носок даст, чтобы я понюхала? Если через пять минут буду тереться об него щекой, то это любовь… По уверению моих знакомых и подруг, познавших это светлое, искреннее и радостное чувство.

Мне было обидно… До слез.

Почему солнышко ярче не светит? Где желание кружиться в снежинках и хихикать, как идиотка? Почему у меня нет желания писать его имя на каждом девственном сугробе. И вздыхать, вспоминая образ…

Хотя, может, то, про что мне рассказывали это вовсе не любовь? А влюбленность? Игра гормонов? Настроение?

— Снегурочка, — послышался голос Елиазара. Меня как-то грубовато и неловко погладили по голове.

В этот момент произошло что-то странное. На сердце словно потеплело. Как будто бы я долго не могла согреться. Но стоило ему ко мне прикоснуться, как вдруг я согрелась.

Я мысленно умоляла его не убирать руку. Это прикосновение отзывалось приятными и почему-то волнующими мурашками по коже.

В сердце стало горячо-горячо… Настолько, что мне стало как-то не по себе… Внутренний холод боролся с внутренней теплотой…

Такое чувство, словно я погружаюсь в теплую ванну после тяжелого трудового дня. А тяжелый трудовой день напоминает любовника. Он так же обматывается одеялом, закуривает и говорит: «Ну что? Тебе понравилось, детка? Давай завтра повторим?».

Мне казалось, что даже мои щеки горели. И тут впервые я почувствовала, как по щеке что-то стекает…

Промокнув пальцы, я увидела… воду… Мои слезы больше не были льдинками… Они были обычной водой…

— Это что еще такое! — прорычал Елиазар. И тут, словно в подтверждение его слов лес пронзили ледяные ветра.

Внутри меня из блаженного, приятного тепла стал разгораться настоящий пожар.

— Слезы, — растерянно прошептала я, показывая воду на пальцах. — Мне кажется, что я… я… таю…

Глава двадцать вторая. На снежных покрывалах

— Ну, Леший, — послышался грозный голос, сотрясая все в округе.

— А я откуда знал? Я не знал! Думал, как лучше! — послышался голос Лешего. Он был везде и нигде одновременно!

Я почувствовала, как меня схватили двумя руками… А я вцепилась в драгоценности на одежде мертвой хваткой.

— Иди сюда, девица, — послышался голос. Мою голову запрокинули, глядя на тающие слезы. Я почувствовала, как в мои полуоткрытые от изумления губы вдохнули холод… Его губы были так близко, и я жадно ловила каждый его морозный выдох. С минуту я дышала его холодом, чувствуя, как он растекается по мне.

Слезы стекали тающими льдинками, пока я, встав на цыпочки, глотала белоснежный дымок стужи, текущий из его губ…

Я задыхалась чужим дыханием…

В этот момент он сделал то, что казалось невозможным… Смял меня в жадном поцелуе… Он наклонился ко мне и прильнул ртом к моим губам.

Я задыхалась его поцелуем, жила им… Мне казалось, что как только поцелуй закончится, я растаю в его руках… Огромная рука лежала на моей талии, а вторая держала за мокрый от тающих слез подбородок.

Я почувствовала, как мои ноги оторвались от земли… Одна слеза упала на его драгоценный наряд. Вторая скатилась на его щеку…

Мне показалось, что его холодные губы сейчас коснутся моей шеи… Это было слишком страшно… А слезы все катились, пока руки жадно вцепились, не желая отпускать…

— Я — бог мрака, холода и смерти, — слышался шепот, пока я дрожащей рукой гладила его щеку. Снег крутился вокруг нас белоснежной пеленой. Она была такой густой, что застилала деревья, сугробы и небо…

— Бог мрака, холода и смерти не может кого-то любить… — слышался тяжкий вздох. — Для этого